Тупые ублюдки! Ненормальные миротворцы!
Эрхард ненавидел Эпоху Кодекса. Ненавидел так, как можно ненавидеть врага... Или того, кто сломал тебе жизнь, не меньше. Какому кретину пришла мысль запретить Ордена, убрать магию? КАК вообще можно жить так, как живут сейчас? Магию выше разрешённой не смей применять, это как? Что можно сделать с теми жалкими остатками, которые дозволили???
Он пробовал жить подальше от Угуланда. Но ни Кумон, ни Шиншийский халифат, ни даже Тубур не дали душе Эрхарда успокоения. Он метался и бесился, не понимая, как можно ограничивать магию.
Когда злишься очень долго, то либо перегораешь в конце, либо придумываешь жуткую идею. Эрхард пошёл по второму пути. Он решил найти мир, где никто не посмеет запретить магию любой ступени, и как следует поколдовать там. А чтобы не уходила магия в песок, следовало захватить с собой жертву. На ком-то надо отрабатывать заклинания, правда?
Мир для экспериментов сумасшедший магистр нашёл быстро - тому, кто достиг в жизни неслабых результатов, сделать это проще, чем съесть тарелку супа в трактире. А вот с поиском жертвы пришлось повозиться. Даже не так... Просто порой предвкушение ничуть не хуже собственно происходящего праздника.
Эрхард долго гулял по Ехо, вглядываясь в лица горожан, вполне довольных своей жизнью. Грешные идиоты, даже не пытались протестовать и сопротивляться воле двух сумасшедших - Нуфлина Мони Маха и Гурига Восьмого. Проклятые интриганы! Все годы Эпохи Кодекса Ардис провёл вдали от Угуланда. Не в изгнании - попробовали бы эти олухи изгнать его! - а просто в путешествии. Видеть он не мог эту страну, счастливую, как глупая индюшка, которую откармливают к Последнему дню года, а она и знать не знает о грядущей участи.
На Гребне Ехо стояла черноволосая девушка, задумчиво глядящая в зелёную воду Хурона. Эрхард аж остановился - сердце бешено заколотилось. Не от влюблённости, ещё чего! Просто он вдруг понял: эта чернявая - идеальная жертва для его замысла. И прежде, чем девка успела вякнуть хоть слово или послать кому-нибудь зов, Ардис сделал неуловимое движение пальцами...
А в следующую секунду швырнул беспомощную пленницу на холодные камни, которыми была вымощена площадь его нового мира. Просто площадь - круглая, устланная булыжниками. В центре - фонтан, изливающийся кровью. По краям - погасшие фонари. И удобный диван, не хуже кумонских уладасов. Надо же отдыхать между упражнениями.
Девчонка рухнула, не вскрикнув. И только через несколько секунд очнулась, застонав. Обвела полными боли и слёз глазами площадь и остановилась на Эрхарде. Но прежде чем она начала ныть от боли или просить пощады, магистр от души шарахнул её волной боли. Этому приёму его научили в Ордене... Девчонку подбросило над камнями и изогнуло так, что позвоночник если не сломался сейчас, то переломится в следующий раз...
[NIC]Эрхард Ардис[/NIC]
[STA]Творец боли[/STA]
[AVA]http://cs323618.vk.me/v323618520/c0ba/MzKxeJ_R5Bs.jpg[/AVA]
[SGN]Я знаю, как ударить тебя больнее..[/SGN]

Отредактировано Мастер (2013-11-02 22:28:02)

Эрхард с циничной усмешкой наблюдал, как корчится от боли его игрушка, как дрожат ослабшие вмиг руки, пытаясь удержать тщедушное тельце над мостовой, как слёзы заливают смазливенькое личико.
- Нравится? - заботливо поинтересовался мучитель. - Вижу, что нет. Вот и мне не нравится, что сотворили с миром некоторые идиоты. Ограничить магию, кивая на якобы конец мира - ну а как же! Мало того, уничтожена Резиденция нашего Ордена! Все убиты, понятно тебе? Все!!!
Голос сорвался на крик, и Ардис мотнул головой, успокаиваясь. Не хватало ещё изливать душу этой кукле. Она - просто подопытный материал. Не больше.
Хорошо, что он догадался создать - или найти? Неважно! - этот мир. Здесь никто не помешает освежить навыки, потренировать заклятья... Главное чтобы не сдохла девчонка раньше времени.
И новое заклятье ударило в беззащитную фигурку, скорчившуюся на ледяных камнях. Снова изогнутое от боли тело, глухой стук о мостовую, негромкий хруст сломанного запястья... Красота. Никто, ничто не сдержвает подлинной, первозданной магии! Для пущей эффектности Эрхард создал грозу и ливень. Над собой он поставил щит, под который не попадало ни капли. А вот игрушку залило холодной водой, смешавшейся с кровью и слезами.
- Как романтично, правда? В дожде так удобно прятать слёзы, - издевательски процитировал маг фразу из одного мира, посещённого недавно. Там подобной глупостью были забиты мозги каждого второго жителя.
Ещё одно заклятье из арсенала Старших магистров - и девчонку добрую минуту колотило от дичайшей боли, способной свести с ума даже куда более крепкого человека. Ардис развлекался подобным образом ещё часа три...
Пока мир не взорвался, перенасыщенный болью жертвы. Девчонку вышвырнуло туда, откуда её забрал Эрхард... а его самого просто разнесло на мелкие частички. Мир не простил такой концентрации магии и боли.
[NIC]Эрхард Ардис[/NIC]
[STA]Творец боли[/STA]
[AVA]http://cs323618.vk.me/v323618520/c0ba/MzKxeJ_R5Bs.jpg[/AVA]
[SGN]Я знаю, как ударить тебя больнее..[/SGN]

Отредактировано Мастер (2013-11-02 22:28:30)

Хельна была так изранена и измучена, что не вдруг можно было и сообразить, как к ней подступиться, как прикоснуться, чтобы это не оказалось последней каплей и трепещущая птица-душа не рассталась с искромсанной, изувеченной оболочкой. Это было хуже удара под дых, выбивающего воздух из лёгких, хуже, чем оглохнуть, ослепнуть и онеметь разом, потому что в миг, когда Шурф увидел жену в таком состоянии, ему показалось, что ничего не было и не будет – вообще, никогда. А на самом деле существовала лишь это выгрызающая путь наружу сквозь беззащитную плоть и разрывающая сердце на крохотные лоскуты, которые больше ничем и никак не удастся склеить – любая физическая боль в сравнении с этим показалась бы Лонли-Локли ничем таким, что заслуживало бы внимания.
Однако, позволить отрицанию реальности происходящего захватить его рассудок Шурф не мог. Напротив, до ярчайших мелочей он заставил подлинность окружающего мира проступить, проявиться вокруг него. Он должен, обязан удержать хрупкую, уже готовую порваться тончайшую нить, на которой ещё как-то удерживались жизнь и рассудок Хельны.
С такой осторожностью, нежностью и заботой новорождённых младенцев на руки не берут, как он приподнял её, очень медленно, плавно, не зная, что у неё повреждено – о, грешные Магистры, нет, не так, скорее, что НЕ повреждено! – и стараясь избежать причинения ей хотя бы малейшей новой боли. Как убедить несчастный организм не сдаваться? Шурфу стоило просто примериться к нему прикосновением заклинания, даже не то что использовать, чтобы понять – так делать нельзя. Ни в коем случае. Он, вообще, неплохо представлял себе, что с ней сейчас происходит и почему сознание отключилось – вот истинное милосердие, если бы не это, она бы уже, скорее всего, была мертва… Всё, что было можно – это наколдовать из подручных материалов медицинские принадлежности, вроде тех, каковыми оказывали помощь раненым и калекам в странных фильмах, привезённых сэром Максом из далёкого Мира. Остановить кровь и зафиксировать хотя бы некоторые повреждённые части тела – например, руки и ноги, - в положении, наиболее близком к нормальному, естественному. И Мастеру Пресекающему было глубоко наплевать, сколько зрителей пялится на это бесплатное представление – пока они не суются ему под руки, а вот тогда он бы пришиб всякую помеху, даже не разбираясь, кто и почему лезет.
Правда, даже сделав в таком смысле всё, что было в его силах, Шурф не сразу решился её транспортировать домой. Кстати говоря, неизвестно, как отреагирует наложенная на Хельну магия на тот же Тёмный Путь. Придётся стандартным способом - вызвать амобилер. Что он и сделал. Но тот ещё следует дождаться.
В эту минуту Лонли-Локли отчётливо понял, что не собирается отпускать любимую. Она нужна ему. И, если придётся-таки уйти с работы и направить все силы на заботу о ней – он это сделает. Посторонние люди, которых нанимают за деньги, не помогут, Хельна зачахнет без единственного, что, возможно – только возможно, но почти обезумевшему от боли и ужаса Шурфу больше не на что было уповать, - сумеет её вытащить. Постепенно, огромными трудами, но, тем не менее…
«Нет. Ни за что, поняла, ты, ненасытная тварь?!» - он неописуемо обозлился на старую суку-Смерть, которая уже не впервые повадилась соваться к тем, кто ему дорог, - «На этот раз ничего ты не получишь, стерва. Даже не рассчитывай… Что бы ты ни делала, не выйдет!» - может быть, хоть теперь ему наконец-то удастся остановить эту древнюю бессмертную дрянь вовремя?! Да, он уже задержался и уже опоздал, но, может быть, ещё поправимо…
А поникшая голова Хельны теперь покоилась у него на плече, и он вглядывался в её лицо, улавливая даже такое слабое дыхание и замирая, потому что каждый вздох мог оказаться для неё последним. Ему даже было безразлично в этот момент, кто мог устроить ей подобное, какая, к драным вурдалакам, разница, если её не станет?! Надо помочь ей задержаться на недостойной её земле, устроившей ни в чём не повинной ласковой девочке такое чудовищное испытание – он не готов её отпускать. Всё остальное – потом.
У него сорвался голос, и он смог только надорванно, как будто это над ним издевались, а не над Хельной, хрипло шептать:
-Хельна… Пожалуйста… - Шурф никогда в жизни ещё не говорил таким умоляющим тоном, он был либо завоевателем, либо исследователем, но уж точно не робким просителем, - Не оставляй меня, - поймав себя на том, что удерживает слёзы, он даже не был раздосадован данным фактом – да пусть текут, если захотят, он прежде ни над кем ещё не плакал, так пусть сегодняшний день искупит сразу все, - Я люблю тебя… - да, даже в таком виде она оставалась для него самой красивой женщиной из всех, кого он когда-либо видел. И не изменившаяся в худшую сторону внешность заставляла его в буквальном смысле трепетать, так, что кровь застывала в жилах, а дышать становилось почти невозможно - а мысль о том, каково ей приходится, - Ты мне необходима...
Не больше жизни, нет. Но, пожалуй, так же горячо. В какой-то мере Хельна была очень значимой составляющей того, что представляло собой, собственно, его жизнь. Лонли-Локли не хотел снова долго и упорно, из одной лишь настойчивости и неумения отступать, выкарабкиваться из обломков и пытаться снова налаживать хоть что-то – отлично понимая, что ничего никогда не станет прежним, и что часть его навсегда останется позади. Он знал, что умеет принимать потери, но не хотел пользоваться этим горьким талантом.

Как хорошо, что на Гребне Ехо было полно трактиров, кафе и забегаловок, во всяком случае, порцию воды для Хельны удалось получить почти сразу… Шурф уже почти не воспринимал ничего, что происходит вокруг, вернее – лишь в той степени, как это могло коснуться жены. Как он был глуп, полагая, что видел уже страшное… С таким ему никогда не приходилось сталкиваться. Все, кем он дорожил и кому пришлось раньше времени уйти из жизни, погибли относительно быстро и, скорее всего, более-менее безболезненно. В любом случае, порция страданий была кратковременной – ну, например, всего единственная секундная вспышка, и человек уже стал пеплом, и, следовательно, полностью отмучился. И даже анавуйана – тогда Лонли-Локли хотя бы точно представлял себе, как справиться с этой проблемой, и поэтому он не видел по-настоящему крупной угрозы, у Хельны оставалось достаточно времени, и он отлично знал, как лечится этот пакостный недуг. То же, что произошло сегодня, выбивалось за рамки всего, что Шурф мог себе представить. Неопределённость. Это было хуже всего. У него не было ни малейших гарантий, что даже все его старания что-то смогут изменить. Хельна могла просто тихо погаснуть у него на руках… Как же, тихо. Во всём его теле отдавались отголоски её боли. Шурфу никогда не приходилось видеть, чтобы кто-то так страдал. Даже у Макса после "Книги Огненных Страниц" состояние было лучше, а ведь Лонли-Локли и тогда не на шутку перенервничал – хвала Магистрам, что свидетелем этого безобразия был один сэр Джуффин Халли…
Внутри него сейчас мешались безумие и нежность, и лишь привычка держать себя в руках в любой ситуации, да понимание, что, кроме него, Хельну некому будет удержать на этом свете, не позволяла ему распуститься и пойти на поводу у эмоций. Хотелось выть и биться головой об мостовую. Но Шурф по привычке отметил это желание как неуместное и отправил восвояси, до лучших времён. К тому ледяному кому, который смёрзся у него под сердцем.
Нет, ему известны некоторые травы, которые пользуют лесные знахари, в местах, где магией уже не попользуешься толком, а лечиться надо. Но их необходимо ещё разыскать, потом правильно приготовить… Продержится ли Хельна? И поможет ли это ей? Как ни прискорбно признавать – но их тут разбаловал постоянный доступ к магии. Они забыли, как действовать без неё. И далеко не факт, что такие повреждения вообще можно залечить. Может быть, и рёбра переломаны? Только бы они не зацепили лёгкие… Впрочем… Там всё, похоже, разорвано и выворочено, как Хельна ещё дышит? Может быть, всё-таки не до такой степени, чтобы нельзя было привести в порядок?
«Надо позвать Абилата… Может быть, у него что-нибудь найдётся…» - во всяком случае, лучший в данной профессии житель Соединённого Королевства – а то, иначе бы его не пригласил на работу сам Король, - должен хоть что-то понимать в том, как помогать людям без колдовства. И иметь на такой случай средства про запас. Мало ли какие испытания Призвание вздумает подкинуть... Шурфу-то пришлось бы экспериментировать, а разве можно это делать на собственной жене? Нет, он бы попробовал, если бы больше ничего не оставалось. Но... Иногда нужно уметь послать к чёрту свои излишние гордость и самостоятельность, если понимаешь, что у кого-то может получиться - и, скорее всего, получится, - лучше.
Кроме того… Совершенно очевидно, что в таком состоянии Хельну вообще лучше с места не сдвигать, он рисковал уже тогда, когда поменял её положение, перевязав раны, попытавшись хоть приведя в нормальное положение повреждённые руки и ноги и прижав к себе. На месте больше ничего не предпринять, а отлучиться даже на какую-нибудь жалкую минуту Лонли-Локли не мог себя заставить. Честно сказать – он боялся пропустить её последний миг. Если уж это всё-таки произойдёт – ему нужно находиться рядом. А потом что? Склеивать трещины в расколотом персональном Мире и убеждать себя, что, хоть они и не исчезнут никогда, это не намного хуже, чем было – главное, что не развалилось?
Ну уж нет. Пока Хельна дышит – он не станет складывать руки.
И Шурф послал другу Зов. Точнее - едва ли не отчаянный призыв. Кто знал этого хладнокровного невозмутимого человека - а Абилат знал его довольно неплохо, - тот был бы потрясён до глубины души произошедшей с ним переменой. И, сделав выводы о том, что за злоключение такое могло привести к подобному, поторопился бы.
Толпы не было. Неба тоже не было. Ничего не было.
-Потерпи чуть-чуть… Прошу тебя.
***
Дом встретил холодной пустотой. Шурф уложил усыплённую лекарственным снадобьем леди в постель.
Абилат, как любой настоящий знахарь, не смог бы проигнорировать подобную просьбу, исходи та даже от его лютого врага. Явился по Тёмному Пути практически мгновенно. Разумеется, тут же проникся всей той непередаваемой гаммой отвратительных ощущений, что терзали Хельну, как незадолго до этого ими же проникся сам Шурф.Они вдвоём сделали для неё всё, что могли без магии. Оказалось, что это не так уж мало. Если бы можно было применить колдовство – от ужаса и следов бы не осталось. А так удалось лишь снизить непосредственный риск потерять её в ближайшее время и убрать боль на некоторый срок. Абилат клятвенно уверял, что ТАК Хельна страдать уже не будет, хотя ей, к сожалению, всё равно придётся тяжело. И в амобилер её безопасно перенести помог.
Жизнь его теперь слилась с пульсациями её сердца. Только они и служили последней преградой перед усталостью, отчаянием и апатией. Сломить они его вряд ли сломят, но как следует насладятся издевательствами над потрясённой психикой Мастера Пресекающего. Знаем, проходили. Больше как-то не привлекает…

А вот это по-настоящему страшно – смотреть в невидящие глаза любимого человека, зная, что должен сказать ему вещь, которая ломает и сильных волевых мужчин, привыкших справляться со всем в жизни самостоятельно. Смотреть, не имея понятия, увидят ли эти глаза тебя когда-нибудь, или растоптанный, безжалостно сломанный чьим-то тя не жёлым сапогом хрупкий цветок будет понемногу чахнуть, до тех пор, пока не превратится в иссохшую полую болезненно-жёлтую былинку, прибитую к земле, впечатанную в жирную чёрную почву.
«Хельна… Я прошу тебя… Не сдавайся…»
Шурф подождал, пока она всё не запишет. Как же замечательно, что для таблички достаточно простой концентрации мысли… Да. Эту информацию они с Абилатом более или менее точно уже успели выяснить. Ощущая, как медленно и тяжело ворочается, бухает у него в груди потяжелевшее из-за огромного валуна, невесть кем водружённого на него, сердце, вынес Хельну в сад. Устроил на траве, не выпуская из кольца рук и ненавидя себя в эту минуту за то, что они не смогли её защитить и спасти.
«Нет. Я не должен. Я ей нужен. Я успею ещё казнить себя, когда с Хельной всё будет хорошо… Или… Когда ей уже перестанет требоваться моя помощь…»
Шурф очень многое мог бы вынести, это так. Однако, сейчас он впервые за очень долгий срок задумался о возможности самоубийства. Пока – лишь призрачная тень, потому что не может себе позволить пойти на такой шаг, ведь Хельна жива, но…
Он снова и снова подводит тех, кого любит. Сколько это ещё может продолжаться? Никаких изменений к лучшему. Для чего нужно всё, что он ищет в своих книгах, если оно не приносит пользы в таких вот случаях? Да какую пользу оно вообще приносит? Разве что иногда. Так не полностью же зря столько умных людей такое количество бумаги извели. Если бы от книг ВООБЩЕ не имелось проку, их следовало бы пустить в топку.
-Хельна… - мягко и печально выговорил-таки он, хотя каждый звук давался с трудом, особенно звук её имени – которое он не считал себя больше вправе произносить, после всего, чему позволил с ней произойти, - Ты не видишь, потому что… У тебя травма. Ни я, ни Абилат не смогли ничего с этим поделать. Мы лишь убрали твою боль и постарались устранить непосредственную опасность для твоей жизни, насколько это возможно без магии. А использовать её нельзя, иначе я ни на секунду не оставил бы тебя в таком состоянии… Абилат сказал, что, если кто-то применит к тебе какие бы то ни было колдовские чары, ты либо необратимо сойдёшь с ума, либо в тот же миг погибнешь. И я знаю, что это правда. Я тоже почувствовал, когда хотел тебя вылечить, едва успел вовремя остановиться… - Лонли-Локли вздохнул так тяжело, будто весь весь Мира Стержня внезапно в самом буквальном смысле обрушился на его плечи, - Мы не знаем, когда ты поправишься, - он не стал говорить "и поправишься ли вообще", - Но я буду рядом. В связи с этим мне, конечно, предстоит на какое-то время покинуть работу, однако, я полагаю, что они без меня справятся… - теперь в его тоне явственно сквозило "в любом случае, меня это не волнует, потому что мне важно, чтобы справилась ты, а они пусть обходятся как знают".

Всё то время, пока леди Хельна пребывала в этом отвратительном состоянии души и тела, состоянии, когда против человека оказывается он же сам, сэр Шурф был готов послать к чёрту изобретателя фразы о том, что надежда-де является глупым чувством. Нет, конечно, если сидеть сложа руки, ничего не делать и ждать у моря погоды, она ничего не даст. Но та яростная сосредоточенность, доходившая до полного автоматизма действий, которые он предпринимал каждый день в отношении жены, рано или поздно подточила бы даже скалу. Неужели она не выкарабкается? Он даже слушать об этом не желал, когда она робко поднимала эту тему. Не верил. Не хотел верить. Всё что угодно, только не это.
И каждое утро начинал с вопроса:
-Как ты, девочка моя?
И каждый раз засыпал только после неё, очень чутко и бдительно, мгновенно вырываясь из цепких лап сна, стоило лишь ей застонать или неудачно пошевелиться.
Так мать сосредотачивается на своём младенце.
Джуффин не стал пытаться его удерживать, останавливать, как-то возражать. Только молча кивнул, смотря в лицо своему ученику без каких-либо признаков эмоций, изучающе и серьёзно, и Шурф вдруг понял – тот в нём не сомневается. И понимает, что дело, которое Лонли-Локли на себя добровольно взвалил - действительно ЕГО дело. На текущий момент – самое важное, главное в жизни.
-Я вернусь, сэр, - не оборачиваясь, проговорил Шурф, когда переступал порог , и дверь кабинета захлопнулась за его спиной.
Не нужно было этих слов, по сути, обоим было очевидно, что так и произойдёт, но устное утверждение заменило печать на договоре.
***
От Шурфа мало что могло укрыться, невзирая на то, что внутри паразитировала боль. Не напрасно он столько времени учился абстрагироваться от всех эмоций, когда ему это требовалось. Они были, но не учитывались, не принимались во внимание. Были похоронены в тёмных глубинах, вместе с Безумным Рыбником… Поэтому он отлично видел, что Хельну что-то гнетёт. Две недели ему потребовалось, чтобы понять – само собой это вряд ли пройдёт, нужно поговорить с леди начистоту.
Он подождал, пока не настало очередное время отхода ко сну. Устроившись на краю постели жены и взяв её руки в свои, тихо спросил:
-С тобой что-то происходит… Я не наблюдаю изменений к худшему в твоём состоянии здоровья. Я бы даже сказал, что оно постепенно стабилизируется, и, возможно, скоро начнёт выправляться... Но что-то не в порядке. Что не так, скажи мне?
Шурф искренне считал себя не очень хорошим психологом, однако, недомолвки сейчас, в их нынешнем положении, были абсолютно непозволительны.

Да что она такое говорит?! Самообладание Шурфа трещало по швам от подобных заявлений со стороны любимой женщины. Не выдержав, он плотно прижал палец к её губам, прерывая на середине слова и призывая к молчанию. Подержав так несколько секунд, отпустил и склонился к её лицу, сцеловывая слёзы.
Кто-то другой мог бы взбеситься от той низости, которую, сама того не подозревая, предложила совершить искренне и нежно обожаемая супруга. Лонли-Локли было лишь печально. Он мучительно старался подобрать слова, чтобы объяснить ей допущенную ошибку.
А ничего, что она была первой и последней женщиной, которой он предложил выйти за себя замуж? Он предложил. Сам. Человек, который самый ничтожный и мелкий поступок, каковой иные на автомате совершают, привык оценивать с точки зрения рациональности, логики и удобства? Ничего, что сэр Шурф, при его тотальном отсутствии на тот момент не просто чувства юмора, а вообще толкования каких бы то ни было слов в переносном смысле, воспринял все приносимые при обряде венчания клятвы как приказ, поступивший от высших инстанций и скреплённый подписью совести его нынешней личности? И сделал он это абсолютно добровольно, полностью понимая, на что идёт и почему.
Он сцепит зубы и пойдёт вперёд, что бы ни стряслось. И Хельну вытащит. И других неоднократно вытаскивал. И на каждый удар судьбы ответит сторицей, прямолинейный и конкретный, как натянутая струна, из которой можно извлечь только одну ноту, но какую ноту...
Вот именно поэтому Шурф и был тем человеком, на которого можно было положиться в любой ситуации. Личность, созданная в противовес прежнему самовлюблённому юнцу, способному на любую выходку, если та казалась ему полезной в личных замыслах, и Безумному Рыбнику, сущности, которая и сама-то была не в состоянии познать самое себя и предсказать, чем станет и как поведёт себя в следующую секунду, сделалась его частью. И эта личность отметёт любые просьбы, не укладывающиеся в её понятия о правильном.
-Не нужно говорить так. Кем я буду, если откажусь от женщины, которую люблю, только потому, что кому-то взбрело в голову обойтись с ней как со своей игрушкой? Уж точно совсем не тем человеком, которого хоть кто-то может полюбить. Я не единожды в прежней жизни, точнее, во всех моих прежних жизнях, вёл себя как эгоист... Но не настолько. Мне не нужна такая свобода. Скажи, если бы я сделался калекой и покончил с собой из-за этого, как бы ты себя чувствовала? И что бы ты сказала, если бы я не просто умер, а попросил бы ТЕБЯ добить меня? Неужели согласилась бы? А, если нет… Почему думаешь, что я так поступлю? – за кого же она его принимает, если думает, что он способен вот так хладнокровно отречься от человека, которого обещал беречь и защищать… Отказаться, отвернуться, но если ты так легко можешь счесть ближнего за мусор, за испорченную, более непригодную к использованию вещь, в то время как тот сломлен, раздавлен, почти уничтожен, сам себя не выносит, и только твоё упорство, твоя вера, твои старания могут вернуть ему хотя бы часть утраченного… Кто же ты после этого будешь? - Я хочу быть рядом с тобой. Даже с такой. Мне достаточно тебя видеть и слышать твой голос. Для меня это важно. Потому что ты на свете только одна. Ты нужна мне не за красоту, не за знания и не за таланты – просто потому что это ты. Такая, какая есть. Я буду помнить тебя всегда – но тебе слишком рано ещё умирать, и можешь считать меня тираном, но я не позволю тебе это сделать. И вот поэтому, пока будет хотя бы малейший шанс, что ты поправишься, что тебе станет хоть немного лучше – я буду бороться за тебя даже с тобой самой. Хельна, пожалуйста, хотя бы ради меня – живи.
Он говорил на полном серьёзе, тщательно подбирая всё, что хотел озвучить. И даже не уговаривал - тон, которым сэр Шурф обращался к жене, был полон спокойствия, уверенности, и там был даже не приказ... Так говорят люди, которые заведомо знают, или считают, что знают, что сказанное ими будет выполнено.

Думал, да… Но всем ведь понятно, как думают люди, чей разум оглушён тревогой и заботами. Шурф очень давно нормально не высыпался, иногда его отражения могли бы конкурировать с вампирской физиономией сэра Макса, когда та блуждала по зеркалам в доме господина Маклука. А когда ты позволяешь эмоциям влиять на себя – ты уже не сможешь рассуждать здраво и непредвзято, трезво оценивая ситуацию со стороны. А из-за того, что не привык чувствовать себя беспомощным и бесполезным, Лонли-Локли переживал вдвойне. Да, он держал себя в руках, не позволяя никому из время от времени заглядывавших проведать их посетителей, равно как и Хельне, и даже себе самому понять, насколько всё плохо. Боялся, что вслед за признанием тупика придёт ещё большее отчаяние – то, из которого будет уже не выкарабкаться, ни ему, ни его любимой женщине. Если от тебя кто-то зависит – тебе нельзя сдаваться, пока этот кто-то жив.
Тотохатта был прав кое в чём. Если человека согнуть, он рано или поздно сможет выправиться. Но несгибаемые – ломаются. Раз и навсегда. Поскольку они держатся до последнего и, если уж не справляются, то это действительно означает конец всему. Всему сразу. Ни будущего. Ни перспективы что-то в этом изменить. Ни надежды.
-Уехать? – почти шёпотом вымолвил Шурф, ощущая, как у него перехватывает дыхание.
Стиснув зубы так, что скулы свело до боли, он смотрел куда-то в стену поверх хрупкой маленькой леди, и ему явно что-то пришло на ум.
Имя. Всего лишь имя.
-Сюзанна Дин, - выдохнул Мастер Пресекающий, и впервые с момента, когда Хельна стала калекой, на его губах появилось некое подобие улыбки, - Хельна. У меня есть идея.
Осталось только проехаться по мозгам сэру Джуффину Халли. Но эта задача представлялась Лонли-Локли более чем выполнимой. Шеф, надо отдать ему должное, всегда помогал своему ученику, когда тот действительно в этом нуждался.
Ну нет. Чёрта с два Шурф сломается. И ещё на себе вытащит хоть всё Соединённое Королевство, или его же отправит в тартарары, если это потребуется для того, чтобы выполнить запланированное.
***
Край, куда если и ступала нога человека, то крайне редко, и где самые откровенные хулиганы, не привыкшие дорожить красотами природы, ощутили бы себя неуютно и не посмели бы прикоснуться к подобной девственно-величественной и пронзительно-нежной красоте, утопал в зелени. Изумрудные сполохи плясали над головами, потому что солнечные лучи блестели сквозь плотно переплетавшиеся друг с другом кроны раскидистых древних деревьев. Густая трава, вымахавшая сэру Шурфу едва ли не по грудь, налившаяся соками и явно собой довольная, что-то нашёптывала, и то тут, то там в ней просвечивали яркие пятна крупных соцветий. Пахло хвоей и прелой листвой, пахло чернозёмом и тёплой шершавой корой, что-то шебаршилось, попискивало, двигалось в дебрях диких кустов, которые, попытайся сквозь них кто пробраться, наверняка не только клочья одежды на себе оставили бы, но, пожалуй, и кожу пропороли бы, впившись в мясо. Но кто, скажите на милость, будет забираться в непроходимые дебри, что там можно искать?
Все краски тут были приглушены, мягко скрадывались, лаская зрение. Эти места явно не привыкли бояться человека – просто потому, что не представляли себе, что он, в сущности, такое.
Узенькая тропка была единственным местом, по которому можно было пройти. Шурф заранее проложил путь, по которому смогли бы проехать колёса инвалидной коляски. И домик… Говорил, что нашёл, но не было бы ничего удивительного, если бы и наколдовал. Настоящий или иллюзия, а тот был хоть и небольшим, но очень уютным. С работающим камином, в котором не переводились дрова. Их запас пополнялся, пока Хельна спала, так что оставалось точно такой же тайной, ходил ли Шурф по лесу, собирая их, или просто наколдовывал, не рискуя оставить жену в глуши одну – даром что на дом навешено было такое заклинание, которое и десять дюжин медведей-шатунов, у которых, как известно, ни царя в голове, отвадило бы. Взятых с собой припасов им бы, при экономном расходовании, хватило бы на полгода. Но так хотелось верить… Во что? Что им удастся вернуться раньше, и не несолоно хлебавши, а как нормальные люди. Здоровые. Оба.
Эх, если бы абсолютная убеждённость могла быть лекарством…
Он сам сажал её рядом с дубом, возрастом явно происходившим из середины Эпохи Орденов, кряжистым, как пожилой, но ещё крепкий и годящийся хоть куда мужчина, терпеливым и по-отечески мудрым. Сажал так, чтобы спина Хельны касалась тяжёлого толстого, неохватного ствола – когда-то от кого-то слышавший, что древние деревья могут при желании поделиться своими знаниями, здоровьем, силой, опытом и любовью к жизни. И сам, конечно же, тоже садился рядом. Вслушивался в голос токов древесной крови под грубой морщинистой поверхностью. Молчали – потому что говорить в подобные моменты было грех. По полчаса или часу, не шевелясь. Такое вот своеобразное упражнение.
И каждое утро Шурф мягким, ласковым тоном осторожно осведомлялся, будет ли она пробовать подняться на ноги. Пробовали. Пока не получалось. Но попыток не оставляли.

Закрыть глаза, позволяя себе погрузиться в пляшущие блики всех оттенков зелёного – от нежного, светлого, просвечивающего насквозь, до глубокого, насыщенного, почти мрачного. Обрушиться в чёрный провал сна, как неопытный путешественник – в Коридор между Мирами.
«Кто ты?» - и даже непонятно, он ли спрашивает, или же кто-то спрашивает его. Да какая, в принципе, разница-то?
Бредущая сквозь сгустившиеся сумерки, обрывками мрака хватающие за руки, не способная сама себя определить фигура. Но вот – кто-то потянул за угол скрывающей небеса плотной ширмы, срывая её, и над её головой сверкнуло полное триллионов крошечных переливающихся и перемигивающихся искорок бархатное полотно. И тут уже стало видно, что они бредут по идеально ровной, зеркальной глади тихого озера, бескрайнего и мерцающего самого в себе.
Они?
Да. Точно. Навстречу ему шагала черноволосая девушка, чьи глаза искрились непередаваемой тайной, имя которой – счастье человеческое. Она была растеряна, но в положительном смысле – потому что она была полностью здорова и снова могла видеть. По-настоящему. От каждого шага расходились лёгкие, едва заметные круги. И на каждый – что-то отзывалось глубоко изнутри, подымаясь томным вздохом существа, которое силится и не может пробудиться.
А Шурф в очередной раз подивился тому, как красива эта леди. Нежные губы с трепещущим на них невысказанным вопросом, пушистые длинные ресницы, и ласковое лицо, обрамлённое пушистым мягкой и пахнущей неизвестными травами неведомых миров копной взъерошенных волос, в которых запутались листочки, маленькие веточки, даже, кажется, бабочка – но, когда он непроизвольно протянул руку, чтобы коснуться тончайших крылышек, та вздрогнула и вспорхнула.
-У тебя хрупкие плечи. И глаза как у ребёнка, каждую минуту заново удивляющегося и восхищающегося миру, - тихо проговорил Лонли-Локли, - А ты знаешь, я ведь у тебя редкостный кретин, - признался он, улыбнувшись в насмешке над самим собой, - Не знаю, сможешь ли ты меня простить.
Шурф заново даже не вспомнил – прочувствовал, как влюбился в неё за её жизнерадостность и открытость всему на свете, за то, что она могла улыбаться без всякой задней мысли, легко и непринуждённо, за никем не раскрытую чувственную, подлинную женственность, за то доверие, с которым она ему открылась, ничего не прося и не требуя взамен и ничего от него не ожидая в ответ. Вспомнил собственное сладостное смущение – ох, уже и отвыкнуть успел к тому времени от подобного чувства. Вспомнил страх – он, который ничего не боялся, испугался вдруг, что его отвергнут, испугался, как юноша, переживающий первую любовь. Почему, впрочем, как? Шурф и был таким в ту минуту, несмотря на то, что беспечная молодость осталась к тому времени уже позади. Все, кого он встречал до того, были для него пусты, он разгадывал их максимум за час, и больше ничего интересного не находил. И ему не нужна была в качестве спутницы жизни парадная открытка, в которой написано всего два-три слова, и более ничего.
-Мне это должно было прийти в голову раньше, - обняв хрупкую фигурку молодой женщины и уткнувшись губами в то место, где заканчивалась чёлка, переходя в густую копну тёмных волос, совсем неслышно прошептал Лонли-Локли, прикрыв глаза, - Хельна, я люблю тебя, - всегда, когда он так говорил, это происходило для него как в первый раз. Потому что её можно было познавать заново снова и снова. Потому что она до сих пор осталась для него неизведанной до конца и по-прежнему настолько же прекрасной, как в первый миг, когда он её увидел.

Любимый и любящий тебя человек, на самом-то деле, вовсе не тот, с кем хочешь стать одинаковым и постоянно быть рядом. Это – тот, кто простит тебе всё, но кого ты не хочешь принуждать что-либо прощать.  Это – тот, кто всегда будет с тобой, как бы ты далеко ни уехал. Это – тот, к кому можно прийти, что бы ни стряслось у тебя в жизни. Такой никогда не скажет "или я или… ", не станет проверять, с кем ты общаешься и как предпочитаешь проводить время, он будет не ограничивать, а гордиться твоими успехами, вдохновлять, а не завидовать.
Любовь – это когда ты в другом, а другой – в тебе, чем бы оба вы ни занимались и как бы далеко ни развела вас судьба. Даже если один из двоих мёртв.
А подгонять другого под свой стандарт или диктовать ему свои условия – последнее дело.
Когда Хельна проснулась – проснулся и Шурф. Без тюрбана, встрёпанный и взъерошенный, с разметавшимися по плечам и спине длинными распущенными прямыми чёрными прядями, спутавшимися между собой, со сверкающими в подобии лихорадки серыми глазами, широко раскрытыми от потрясения того рода, когда ещё невозможно осознать, благое или дурное произошло, просто ты или не привык, или успел отвыкнуть от подобного, и посему воспринимаешь как гром среди ясного неба, он выглядел донельзя забавно.
Какие-то мысли беспорядочно и бессмысленно толклись в запертую дверь сознания. Наконец, осознав, что произошло, он сгрёб её в охапку, прижал к себе так, будто кто-то грозил унести её в какой-нибудь мифический Ад, о котором некогда весьма сбивчиво и непонятно пытался поведать сэр Макс, навсегда, и рассмеялся. Даже не так – Шурфа буквально прорвало. Тот стержень, который держал его все эти дни, та вера, то упрямство перед лицом бесспорных фактов и нежелание с ними смиряться, наконец-то отпустили его. Не то чтобы исчезли, заставив бесхребетно обмякнуть, но позволили расслабиться, прекратить держать себя в том лютом, бешеном напряжении. Лонли-Локли даже одного слова вымолвить сейчас не мог. Лишь пальцы его левой руки касались волос Хельны, черт её лица, обводя их - подушечки тут же намочили слёзы, что текли по щекам женщины, но эти слёзы были ей сейчас чуть ли не насущно необходимы - естественная и нормальная реакция здорового организма, - и словно не решаясь дотронуться по-настоящему, а правой он прижимал жену к себе. Сквозь ткань светлой скабы он чётко ощущал её тонкие лопатки, узкую, изгибающуюся с беззащитной грацией линию позвоночника. И Хельна вся была такой настоящей, такой живой, что невозможно было принять мысль о том, что ей вообще можно причинять боль. Нет, нет, он этого никогда больше не допустит, ни за что.