- Кошка? - немного удивлённо улыбается Хельна... Ах да, это же Триша. Как же она могла забыть. - Да, Шурф рассказывал... Рада познакомиться, Триша. Ты и правда похожа на кошку...
Аромат кофе и слабый шорох песка в часах сообщают, что пора начинать... Домашняя атмосфера «Кофейной гущи» не спасала от дикой, гнетущей, тяжёлой тоски, с которой Хельна проснулась утром. Но леди надеялась, что рассказать сон – означает избавиться от него.
- Говорят, сны уходят, если поведать о них вслух, - начала она, одной рукой придерживая чашку с кофе, а другой крепко сжимая ладонь мужа. – К тому же эти часы… Шурф рассказывал о них. Здесь время останавливается, да? Значит, мой сон навредить никому не может. Любимый, я хочу заранее попросить у тебя прощения за то, что расскажу. Я понимаю, что это сон, и я не виновата в том, что он мне приснился именно таким… Просто хочу, чтобы ты знал – я не думаю, что ты поступил бы, как в моём грешном сне.
Хельна глотнула изумительно вкусного кофе, помолчала несколько секунд, даже не пытаясь сдерживать слёзы, бегущие по щекам, и вздохнула.
- Здесь ведь все знают, что Шурф уже несколько лет не живёт дома, что он теперь Великий магистр этого грешного ордена Семилистника, сотню вурдалаков ему в кладовки? Ну вот, тогда вы понимаете, каково мне… Сэр Макс однажды сказал, приснившись, что живого человека даже несколько дюжин лет ждать лучше, чем когда ждать просто некого… И я понимаю умом, он прав. Но чувствам всё равно тяжело. Шурфа и так вечно не было дома – то служба, то поэтические вечера, то в библиотеке засядет, то с сэром Максом общается… Но ночевал он почти всегда дома. И хоть раз в день, а то и два, если провожала его на работу утром, я его видела. А тут… Первое время он вообще приходил домой не чаще раза в месяц, да и то на вечер всего. Это уже потом, когда немного разгрёб дела Ордена, стало чуть свободнее. Тогда приходил раз в неделю, а теперь иногда и по два раза. Я тосковала. Страшно и отчаянно. Знаете, может, это и глупо, но если бы он уехал в Арварох, может, было бы легче. Но знать, что твой любимый человек в нескольких кварталах от тебя… и всё равно вы не можете видеться, потому что его с головой зарыли в эти грешные документы, просто за то, что больше ни у кого не хватит устойчивости в заднице и мозга в голове, чтобы этим заняться… Это ужасно. Я, может, вам уже надоела, описывая свои чувства, но мне важно, чтобы вы поняли, что привело к тому сну. Если бы Шурф был дома, со мной, я была бы простой счастливой домохозяйкой, писала бы свои стихи и ни о чём не думала. А на меня обрушилась разлука и тоска, с которыми не каждый и справится. Наверное, поэтому и приснился мне сегодня этот грешный сон, порождение гнусной фантазии Тёмных магистров. Дело было так…
Это был будто бы примерно пятый год разлуки. Шурфа не было дома очень долго. Я страшно скучала, мне не хватало его улыбки, его рук, голоса… Вроде бы я и так сидела дома одна, когда он ещё жил со мной. Но домашние дела как-то умудрялись заполнять мой день наравне с книгами и прогулками, так что скучать до возвращения мужа не приходилось. Не то чтобы они, дела эти, пропали с его отъездом… Но меня вдруг одолело ощущение пустоты. Стала чаще гулять, затеяла шить новое лоохи, потом лоскутное одеяло… зачем бы оно мне сдалось? – в общем, напридумывала себе дел, книг читала втрое больше, чем доселе. А не помогало. Пусто, и точка. Былое решение вернуться в «Королевский голос» вдруг стало казаться отвратительным. Видеть чужих людей не хотелось. Это наяву я понимаю, что глупо так думать, что была со мной, скорее всего, депрессия… А во сне всё казалось логичным. Чужие люди – фу, плохо и гадко, что тут ещё понимать?
В один из приходов Шурфа я не стала обновлять заклинание, которое… ну, чтобы не получились дети от того, чем занимаются супруги в спальне. Мы никогда не говорили с ним насчёт того, чтобы завести ребёнка. Я даже не знала, как он относится к отцовству в принципе. Жениться-то Шурф женился, но до свадьбы столько пугал меня своим опасным прошлым и врагами, что иная невеста убежала бы в Арварох или Гугландские болота от такого суженого. А я осталась. И вот теперь мне отчаянно захотелось ребёнка. Как раз занятие было бы до возвращения Шурфа. Лет тридцать нескучного существования – пелёнки, игрушки, шалости. А если бы выросло нечто вроде Фило Куты, то и времени бы не осталось тосковать. В общем, я решилась. Почему-то во сне мне и в голову не пришло поговорить с мужем об этом. В конце концов, ребёнок – не новый амобилер, чтобы заводить его без согласия супруга… Но это я наяву такая мудрая, а во сне, говорю же, всё казалось правильным. Я хочу ребёнка, и я его получу. Вот и получила.
Через несколько дней я поняла, что беременна. Очень обрадовалась, накупила детской мебели, одёжек, игрушек. Почему-то мне сразу показалось, что будет девочка, очень талантливая ведьма, даром что мама к магии склонность невеликую имеет. Ну, с таким отцом, как Шурф, сложно не стать могущественным колдуном, это я и во сне понимала.
Зов мы друг другу слали ежедневно, это уж само собой. Поболтать несколько минут вечером и перекинуться вопросами «как ты?» и «что делаешь?» утром – такой возможности мы не упускали, понимая, что эти беседы, да ещё сны – единственная возможность видеться почаще. Если уж наяву не дают, то хоть так. Почему-то я не говорила Шурфу, что беременна, во сне мне казалось, что этого делать не стоит. Мол, придёт однажды домой, увидит животик и всё поймёт и простит. Сейчас, наяву, я понимаю, что сотвори я такое на самом деле, Шурф, конечно, укоризненно покачал бы головой и, может быть, ушёл в кабинет подумать… Но он бы меня не бросил за то, что я посмела завести ребёнка, не спросив его. Я даже знаю, что он не бросил бы меня и в том случае, если б я носила не его дитя – хотя уж этого-то я представить вообще не могу. Других мужчин для меня не существует. Ну, тем не менее, случись такое явление, как ребёнок, Шурф всё равно остался бы рядом. А во сне я боялась признаться. Как ребёнок, который разбил любимые часы отца и с ужасом ждёт, когда родитель обнаружит пропажу и как следует всыплет дитятке за хулиганство. А потом простит и даст конфету.
Так вот, во сне прошло несколько дюжин дней… не меньше трети года, как я сейчас понимаю. И почти всё это время мы общались с мужем только посредством Безмолвной речи. Два раза Шурф приходил домой, но тогда ещё ничего не было видно, и он не понял, что со мной произошло. А после очень долгого перерыва вдруг заявился вечером, не предупредив. Опять же наяву я понимаю, что фраза звучит глупо – с чего бы ему предупреждать меня о том, что он хочет прийти в свой собственный дом? К тому же я скучаю и жду его – мне бы радоваться, что муж пришёл. Любовников в шкафу не прячу, по вечерам дома сижу, чего ещё? А во сне я испугалась. Потому что в тот момент, когда Шурф открыл дверь и вошёл в гостиную, я валялась с книжкой на ковре в тонкой домашней скабе, и мой кругленький животик был виден во всей красе, даже к гадалке не ходи, всё сразу понятно – не конфетами пузико накушала, а ребёнка жду.
Те, кто Шурфа плохо знает, обычно думают, что он на самом деле такой безэмоциональный и сдержанный, что у него натура такая и эмоций он не способен испытывать в принципе. Но его друзья понимают: это просто маска такая. Часть натуры сэра Лонли-Локли. А на самом деле он нормальный человек, способный удивляться, радоваться, сердиться, тосковать и вообще испытывать все эмоции, присущие обычным людям. Просто кому попало Шурф эти свои чувства не показывает, вот посторонние и не знают, что они у него есть. Дома-то он не сразу, но научился снимать маску. И улыбался, и вообще вёл себя как обычный человек. Макс говорил, Шурф на Тёмной стороне такой... вот и дома почти такой же.
Когда он увидел мой живот… натурально замер, будто околдованный. Изумлением от него пахло, как от пациентов Приюта безумных - этим самым безумием. Стоял не меньше трёх минут, уставившись на круглящееся под скабой пузико. Молча стоял, что самое страшное. Никаких вопросов не задавал, никаких эмоций не выказывал, словно ничего не случилось. Но пахло от него таким густым изумлением, что хоть ложкой черпай. И у этого изумления был горький привкус. Ну, словно в этот ваш кофе, сэр Франк, добавить, скажем, лекарства какого. В общем, хоть на лице Шурфа и не было никакого выражения, и казался он спокойным, как обычно, но в воздухе словно искрило. И в этот момент я чётко поняла: он считает меня предательницей. В самом простом и страшном смысле этого слова. Будто бы я совершила нечто такое, что простить нельзя в принципе. Потому что если такое простить, то мир рухнет.
Мне так страшно стало… Боюсь, я испугалась бы меньше, окажись где-нибудь в Эпоху Орденов в самой гуще схватки между Лойсо Пондохвой и парочкой мятежных магистров. Честное слово, там, казалось, безопаснее, чем в собственной гостиной под взглядом Шурфа. Он смотрел на мой живот примерно минут пять ещё. А потом ровным тоном выдал «Мне надо подумать» - и ушёл. Просто взял и ушёл, как будто заходил зонтик взять. А я осталась. Несколько минут сидела оглушённая, точно пыльным мешком из-за угла накрыло – твоё выражение, сэр Макс…
Не помню, сколько ждала Шурфа, сидя на ковре и обнимая живот – такая странная привычка у меня появилась вдруг. Впрочем, говорят, что будущим матерям свойственно, чуть что, оберегать живот руками. Только я-то откуда такие подробности знала? Детей у меня нет, да и у приятельниц тоже, так что наблюдать привычки беременных женщин не было решительно никакой возможности. Хотя что мне с тех подробностей в тот момент – не знаю. Ничего полезного я бы из подобных знаний не почерпнула. Да и не до пользы мне было. Такая тоска вдруг взяла, что хоть вой, как собака над покойником.
В тот момент я и поняла, что сэр Макс был прав: когда есть кого ждать, то ожидание вполне переносимо. Есть цель, есть награда в будущем, что ещё надо? Жизнь приобретает смысл. А когда ушёл Шурф, мне стало совершенно ясно, что больше я его никогда не увижу. Даже если поселюсь у стен Йафаха. Он будет избегать меня. Я даже знала, что зов послать мужу больше не смогу. Просто знала, словно мне кто-то это на ухо нашептал. На всякий случай проверила – позвала его. Разумеется, ничего не вышло, уж кто-кто, а Шурф умеет отгораживаться от Безмолвной речи, если надо. А я не Джуффин Халли, мне сложно пробиться даже через слабенькие стены.
Я долго сидела потом, тупо глядя в ковёр и ощущая, как безысходность затапливает меня до краёв. Сэр Макс, ты же моих стихов не слышал никогда, верно? Ну конечно, в «Трёхрогую луну» я не хожу, а так где бы… Вот что я в тот момент написала, послушайте. Я в том сне несколько стихов сочинила. И уж простите, но прочту их все. Потому что не хочу помнить. Пусть лучше развеются вместе со сном в магии безвременья, которая сейчас нас окружает. А то ещё не дай магистры напитаются волшебством да сбудутся.
Я даже табличку брать не стала, просто сидела и шептала пересохшими губами строчки. Словно не сама сочиняла, а диктовал кто.
***
В море безверия
каплями безысходности
Падали тихо
осколки порушенной гордости…
Холодно…
ужасом перехватило дыхание...
Злой безнадежностью
больно хлестнуло отчаянье.
Мрак ледяной.
Бесконечное царствие холода.
Не убежать
из жестокого этого города.
Не отыскать
ни крупинки тепла или нежности.
Не миновать
безнадежности и неизбежности…
Можете себе представить, что должно было царить в моей душе, чтобы вдруг родились такие строчки? Сейчас читала и лёд по венам вместо крови. И ведь не сказать, чтоб гениально было, а чувствую, что царапает и цепляет. Именно из-за холода и отчаяния, которым строчки так и искрят.
В общем, какое-то время я ещё не верила, что всё произошло всерьёз и исправить ничего нельзя. Как так, думала, это же Шурф, мой муж, которого я люблю и который любит меня… Мы же семья, мы брачные клятвы давали! А Шурф не из тех безответственных негодяев, которые клянутся легко и непринуждённо во всём подряд, а потом про свои обещания забывают так же легко. Опять же наяву я понимаю, что он не ушёл бы молча. Мы бы поговорили. И даже если бы Шурф… скажем так, не был в восторге от моей затеи, то не бросил бы меня. А там, во сне, я чётко знала, что он не вернётся. Надеялась, конечно, как без этого. Но где-то в глубине – сэр Макс сказал бы, наверное, что-то вроде «вторым сердцем чувствовала» - знала: это была наша последняя встреча. Сколько бы мы после этого ни прожили.
Даже в доме я себя почувствовала чужой. Вот только что сидела дома, зная каждый уголочек в каждой комнате, могла с закрытыми глазами перечислить все предметы в любом шкафу… и вдруг чувствую, что я здесь лишняя. Никакого права находиться в доме Шурфа у меня больше нет. Словно он мне об этом сам сказал, я уже даже не своим домом начала называть это чудесное место, а домом Шурфа. Значит, надо уходить.
Вещи я собрала быстро… За годы жизни, конечно, мне Шурф чего только не покупал – и одежду, и драгоценности, и подарки всякие… Ещё переживал, что не умеет дарить романтическую чепуху и что все его подарки имеют чёткое практическое предназначение. Я ему долго не могла втолковать, что мне и не надо, забивать полки шкафов всякой ненужной ерундой я терпеть не могу. Зачем мне эти статуэтки дурацкие, игрушки, пакость всякая, которую на стены вешают? Куда красивее, когда стены чистые, а все книги и предметы расставлены по порядку… Недаром мы с Шурфом поженились, наверное… С женщиной, предпочитающей захламлять дом безделушками, мой любимый муж не выжил бы в одном помещении.
Так вот, ничего из подарков Шурфа я брать не стала. Мне казалось, что я права на это не имею. Что я должна уйти из дома в том виде и с теми вещами, с которыми пришла сюда. И единственное, что я заберу без спроса – это ребёнка… Из моих вещей почти ничего не осталось – Шурф меня баловал всегда, и гардероб первым делом обновил. Поэтому взяла только одно лоохи – я его на память оставила, тетрадку свою, мамино кольцо. Драгоценности, подаренные мужем, сложила в шкатулку, погладила её… А ещё стащила портрет. Его, Шурфа. Однажды по случаю нарисовали. Жаль, что в нашем мире нет фотоаппаратов…
А ещё я написала ему письмо. Вырвала из тетрадки несколько листов и написала. Рассказала, как скучаю, как мне плохо без него, как я виновата перед ним за то, что приняла решение о ребёнке одна, не посоветовавшись. И добавила в конце: «Я знаю, что не заслуживаю прощения. Но если в твоём сердце осталось хоть немного любви ко мне, попробуй меня простить». Письмо положила на столе в его кабинете, это был первый и последний раз, когда я зашла туда. Не считая того дня, когда Шурф мне дом показывал. В общем, письмо он точно должен был найти, я его удачно положила – в центре стола, не захочешь, заметишь.
И ушла.
Вернулась в свой старый дом на улице Хрустальных ветров, где раньше жила, до встречи с мужем. Я его почему-то не продала… Заехала в Канцелярию Больших денег, забрала часть зарплаты – она там так и лежала с тех пор как я вышла замуж и стала получать содержание от супруга. По пути заехала в лавку, купила немного одежды. Дома вызвала уборщиков, чтобы привели в порядок всё… а сама ушла в сад. Сидела и смотрела в одну точку – долго-долго. Даже деревья и вода не могли до меня достучаться в тот момент. Это до меня-то, драхха, хоть и наполовину! Но вот не могли, отгородилась я от всего, как Шурф от Безмолвной речи. И вот тогда я поняла, что такое «по-настоящему плохо». Это не когда скучаешь и хочешь видеть любимого… Не когда он в командировке, пусть и неприлично долгой… Это когда ты сделала одну-единственную ошибку, но фатальную. И больше никогда не увидишь его лица, не коснёшься любимых рук, не поцелуешь… При всём при этом он жив. Только для тебя это ничего не меняет – кроме горькой радости, что «не мой любимый лучше, чем мёртвый любимый», если перефразировать сэра Халли.
Не помню, как в тот вечер вернулась домой, как послала зов в трактир, как ела… Ничего не помню. Что интересно, даже Дримарондо во сне не помню, словно его у нас и не было никогда. Впрочем, логично, иначе кто-кто, а уж он точно сдал бы меня Шурфу раньше, а то и отговорил бы неразумную так рисковать.
Следующие несколько недель были похожи друг на друга, как две кружки камры из одного трактира. Я много спала – беременность хоть и проходила довольно удачно, но спать хотелось постоянно. Проснувшись, долго купалась, кушала… И садилась писать очередное письмо мужу. Купила для этого новую тетрадь… Открывала чистую страницу и писала. Рассказывала, как люблю его, как скучаю, как он мне нужен, просила прощения за то, что натворила. Вот честно – ощущения были, словно я ему изменила или ещё чего похуже сделала. Чувство вины прочно завладело моей душой, впившись в неё, как лихорадка в тело. Знала, что виновата, а в чём, за что – даже не думала. И на прощение не надеялась – была уверена, что таких, как я, не прощают. Куда там Лойсо Пондохве с его преступлениями. За то, что я сделала, не то что убить или в Холоми посадить… Придушить голыми руками и утопить труп в Гугландских болотах надо.
Вот как я была уверена, что виновата.
Денег пока хватало – я никогда не была транжирой. А уж теперь и вовсе перестала что-то покупать, кроме необходимого, вроде еды. Чем я тогда занималась – рассказала уже. Вот странно – даже не додумалась ни разу сходить к целителю. Хотя я не знаю, как это у беременных бывает, но, наверное, хоть иногда посещать их надо. Хотя бы найти, кто роды примет. А мне даже на это было наплевать. Точнее, не то чтобы наплевать… я про это просто забыла. Как и про многое другое, что составляет жизнь нормальных людей.
Что странно – опять же мне это сейчас кажется странным, когда вспоминаю, а во сне я ничему не удивлялась, - ко мне никто не приходил. И даже зова не слал. Ну, допустим, по логике сна ещё понятно, что друзья Шурфа меня вычеркнули из списка знакомых. Я перед ним же виновата, и вот результат – его друзья больше не мои друзья. Логично. Но ведь были же у меня и собственные знакомые! Приятели те же, коллеги бывшие. Мы общались, хоть я и ушла из редакции. Иногда в трактирах встречались, иногда так, зов слали друг другу. А тут ничего и никого. Даже родители молчали. Словно меня не было на белом свете до свадьбы, потому и не помнит про меня никто. Или будто я умерла. Впрочем, мне примерно так и казалось. Смерть в то время была моей единственной гостьей. Во сне приходила, в окна заглядывала… Словно ждала.
Плохо мне было тогда.
***
Вдруг как-то резко устала душа.
Покрылась каплями слёз.
И боль на сердце легла не спеша,
Мешаясь с остатками грёз.
И лёд сковал вдруг печаль и боль,
Отчаяние гася.
И вновь играть мне дурную роль,
О милости небо прося.
И всё так глупо, что хочется выть,
Как волки - зимой на луну.
И как-то странно – не хочется жить.
И что-то тянет ко дну.
Вот ещё один «шедевр» из тогдашних. Извини, любимый, я знаю, что ты у меня тонкий ценитель… Просто из песни слова не выкинешь, как говаривал сэр Макс. А я стараюсь максимально точно придерживаться сюжета. Ты же сам меня учил ничего не пропускать… В общем, из стихов тоже видно, в каком состоянии я тогда жила. Нет бы радоваться ребёнку… Казалось бы – ну что такого, по сути? Да, бросил муж – так не умер же! Живёт где-то, и может, даже счастлив будет… Зато остался малыш, частичка любимого, новая жизнь, которую ты подарила… Нет, я не радовалась. Разговаривала с дочкой, конечно, рассказывала ей о папе. Но тоска давила тяжелее, чем пыталась пробиться радость.
Всё это время попытки поговорить с тобой, любимый, я не оставляла. Несколько раз в день пыталась послать зов… Но ты не отвечал, будто на Тёмной стороне поселился. Я даже приезжала к Дому у моста… просто хотела убедиться, что ты жив. Опять же – что мешало мне послать зов кому-то из наших общих знакомых? Да хоть в Городскую полицию зайти и спросить – жив ли сэр Лонли-Локли? Уж, наверное, ответили бы. Но сон не отличается разумностью поступков, поэтому я предпочла караулить у крыльца. Завидев тебя, я снова послала зов… Но тщетно: ты просто шёл к амобилеру, не откликаясь. После этого я окончательно перестала пытаться достучаться до тебя. Ты жив, и это главное, вот как я тогда решила.
Сейчас рассказываю – и самой странно: как я могла поверить, что это реальность? Как не распознала сна? Он же был похож на… наверное, на плохо прорисованную картину. Вроде всё есть, а деталей не хватает. Лица людей не прорисованы, дома без окон, птицы без крыльев… Деталей, но важных – их нет. Во сне, конечно, я ничего не замечала. Мне всё казалось логичным и естественным.
А однажды ты пришёл. Я сидела в своём доме и смотрела на огонь. Единственное, что я сделала в своём жилище, это камин, как у сэра Макса в Мохнатом доме. Мне понравилось смотреть на огонь. Я даже не ленилась покупать для него дрова. И каждый вечер, а то и ночь, подолгу смотрела на огонь, ни о чём не думая. Иногда в пламени мелькало твоё лицо, иногда – силуэт. А скорее всего, мне просто это казалось. Ничего не было, просто игра язычков пламени. Возможно, оно меня успокаивало… Не знаю. По крайней мере, глядя на пламя, я становилась почти прежней Хельной. Вспоминала про то, что надо покушать, переодеться. Остальное делала машинально, на автоматизме. Вроде знаю, что купаться надо – ну и иду купаться. Надо дышать воздухом – выползаю в сад и дышу. А спроси меня в те дни что-то сложное – так не отвечу. Даже какой сегодня день, не сказала бы. Они для меня слились в одну сплошную серую ленту.
Так вот. Я сидела у камина, уставившись в огонь, и гладила большой уже живот. Оставалось не больше полудюжины недель до рождения девочки. Я ей даже имя не придумала, вот ведь… Просто не знала, что буду делать, когда она родится. Твоё присутствие, Шурф, я почувствовала… Нет, не как обычно. Наяву я радуюсь, ощущая, как ты приближаешься к дому, и лечу на всех парах встречать. А во сне… просто медленно обернулась и попыталась встать. Не вышло. Ноги отказались держать меня и подкосились. Так вышло, что я осела на колени. И так стояла, глядя в пол. Даже не смела глаза поднять. Я же помнила, что виновата перед тобой. Самым глупым было то, что я прятала от тебя живот. Словно ты можешь навредить дочери. Представляешь, что за сумасшедший сон? Неудивительно, что я сегодня весь день сама не своя.
А ты молчал. Так мы и стояли – я на коленях, глядя в пол, и ты надо мной, суровый и непреклонный. Несколько минут так стояли… а может, часов… Показалось, что очень долго. Затем ты пролистал тетрадку, прочёл все письма, положил её обратно и ушёл. Просто повернулся и ушёл, ничего не говоря.
Хельна говорит чуть слышно – сил на громкий голос не остаётся. Слёзы уже давно текут по щекам, и леди не обращает на них внимания, даже не пытается вытирать. Видно, что ей тяжело рассказывать, но не рассказать – ещё тяжелее. Потому что озвученное – наполовину пережитое. Так легче. Муж, на коленях которого рассказчица пристроилась в самом начале повествования, крепко обнимает её. На его лице явственно проступает шок от рассказа. Ну ещё бы, услышать, что ты такое натворил, пусть даже в вымышленной реальности…
- Вот с этой минуты всё стало совсем плохо. Я так и не поняла, зачем ты приходил. Осела прямо на ковёр и лежала – долго-долго, словно это не ты был, а вампир из рассказов сэра Макса, который жизненной силой питается. Я даже не плакала – сил не осталось. Не понимаю сейчас, вот рассказываю - и хочется стукнуть по голове ту Хельну, во сне - как ты, мол, посмела так подумать о муже? Как ты вообще посмела такому поверить? Он же не такой. Он никогда не нарушает слова, и не сделал бы того, что во сне было. А сон ли это был... Может, колдовство какое, кто ж знает...
Оставшиеся до родов дни я провела в какой-то спячке. Как зачарованная. Ела, спала, купалась, сидела в саду. Подумала было качели заказать… дочь качать. Потом забыла. Как в зелёных водах Ишмы искупалась. Только что чудище не съело. Мысли о смерти стали посещать всё чаще. Причём так… исподволь. Мол, это был бы такой отличный выход… И стихи появлялись соответствующие.
***
Умереть… Так просто и страшно…
Это может случиться с каждым…
Вот и мой подошел черёд.
И никто не спас, не сберёг.
Без меня наступает утро.
Умирать… нет, не страшно. Грустно…
Без меня отгуляет лето.
За черту уйду на рассвете.
Будут плакать, смеяться дети…
Ничего не изменится в свете…
Сверху видеть страшно и больно,
Как глаза закрыли ладонью...
Может быть, через сотни молний
Обо мне уж никто не вспомнит…
Как родилась дочка, я тоже не помню… Сновидение меня не просветило на этот счёт. Просто сменились кадры: вот только сидела у камина с пузом, следующий кадр – спускаюсь в бассейн раздетая и с малышкой на руках. А у девочки – глаза отца, и похожа на него безумно, как не моя. Вот тут я и поняла, что так дальше жить нельзя. И жить незачем вообще. Потому что если без него – то и незачем. Я и так дотерпела с трудом до рождения дочери. Словно знала – нельзя умирать, пока она не родилась. Дочка не виновата, что мама у неё глупая, как песок. И что отцу не нужна – тоже не виновата. А теперь она родилась, красивая и безымянная. Имя я так и не придумала, не догадалась. Зато, выкупавшись сама и искупав малышку, поняла, что надо делать. Завернула её в пелёнку, купленную уже после ухода. Те-то остались в доме, и игрушки тоже. Сама оделась, заплела косу. Прибрала в доме. Завещание написала. И поехала в Йафах. По дороге заехала в Канцелярию Тайных Волеизъявлений, оставила завещание. Дом оставила родителям – Шурфу-то он зачем… Памятные мелочи всякие – матери. А больше у меня и не было ничего. Амобилер только, но его я собиралась бросить у реки.
Мыслей никаких не было в голове. Вообще. Просто делала то, что считала правильным. А уж чьими стараниями в голове это «правильно» появилось – не знаю. Подъехав к Иафаху, послала зов леди Сотофе Ханемер. Опять же не знаю, почему. Просто так надо, вот и все аргументы. Сказала, что мне с ней поговорить надо. Мы с ней однажды виделись, так что зов послать смогла. Леди, что меня слегка удивило (на сильные эмоции я давно не была способна), на встречу согласилась. Вышла ко мне и провела в маленький красивый садик. Не знаю, что за место, но если оно там и на самом деле есть, то я б не отказалась посмотреть. Беседка – небольшая, но уютная, не передать как! Мне там даже полегчало. Леди Сотофа налила мне камры, булочек каких-то понаставила. Я поела, чтоб не обижать. Хотя аппетита не было уже давно.
- Леди Сотофа, - вздохнула я, прижимая к себе малышку. – Мне нужна Ваша помощь. Даже не так: я хочу спросить, согласитесь ли Вы забрать к себе мою дочь? Я не могу оставить её у себя, а Шурфу… - здесь голос дрогнул, - она не нужна. И я тоже. Если нет, я отвезу её к родителям.
Мне правда было всё равно тогда, возьмёт леди девочку или нет. Родители бы взяли. А потом пристроили бы, семей, мечтающих о приёмных детях, в Ехо больше, чем самих сирот. Но леди Сотофа согласилась забрать мою дочку. И даже не спросила ничего – что случилось, почему Шурф не заберёт малышку, зачем её вообще забирать от живой матери. Вот ещё одна странность – но это же сон. Я ничему не удивилась, просто обрадовалась, что дочь попадёт в хорошие руки. Попрощалась с леди Сотофой и уехала. На Гребень Хурона. Кажется, я долго ехала… или в Иафахе время идёт как-то иначе, нежели в обычном мире… Но я почти в полдень здоровалась с леди Ханемер, а на Гребне оказалась почти в полночь. Но мне неважно было. Зашла в трактир, заказала какую-то еду… Потом достала лист бумаги – последний чистый из тетрадки – и написала последнее стихотворение.
***
Два часа осталось жить.
Скоро смерть.
Ни понять, не пережить.
Не успеть.
Ярким отблеском - рассвет
На окне.
Скоро скажут «её нет»
Обо мне.
Будет солнышко сиять
И луна.
Будет дом родной скучать.
Ночь без сна.
Дети бегать по двору –
Будет день.
Лишь меня не будет в ней.
Память – тень.
Попрощаться бы. Но с кем?
Здесь их нет.
Лишь в окошко льёт луны
Слабый свет.
Что там дальше, впереди?
Как узнать?
Вот бы чудо... «Не спеши
Умирать».
Не бывает их, чудес.
Скоро смерть.
Лунный свет в окне исчез.
Жизни нет.
А дальше – как отрепетировала или научил кто. Оставила листок на столе вместе с деньгами, вышла и аккуратно спустилась к воде. На меня, кажется, смотрели, как на сумасшедшую – с чего бы, мол, в одежде купаться. А я не купаться шла, а умирать. Больше в этом Мире мне нечего было делать. Только попросила неведомо кого присмотреть за Шурфом и моей дочерью. Чтобы они были счастливы, несмотря ни на что. И вошла в воду до конца.
А потом проснулась… Состояние было такое, словно я не спала неделю или рыдала двое суток подряд. Тяжесть на душе – словами не передать. Весь день ходила, как в воду опущенная. А потом прислал зов Шурф, и сразу же открытка… Вот и вся история. Вы простите меня, она не весёлая совсем… Но ничего другого у меня сегодня нет.
Голос леди под конец повествования стал совсем тихим. Её, конечно, слышали, но приходилось прислушиваться. Договорив последнюю фразу, Хельна повернулась к мужу и заплакала. Только теперь уже с облегчением, как ребёнок. Он гладит жену по голове, укачивает… Через несколько минут слёзы прекращаются, и Хельна поворачивается к столу – с колен мужа, впрочем, слезать не спешит.
- Плохая я рассказчица, да? – виновато спрашивает она, откусывая кусок изумительного Тришиного пирога и запивая вкуснейшим кофе. - Простите, если расстроила. Но мне нужно было это рассказать, и хорошо, что здесь и сейчас... Шурф... я люблю тебя. Всегда любила, а теперь ещё сильнее. Я буду тебя ждать, сколько потребуется, слышишь?
Уговаривает-то Хельна мужа, но видно, что ей самой эти слова нужны. Чтобы перебить горечь рассказа, как запивают горькое лекарство сладким чаем...
Отредактировано Хельна Лонли-Локли (2013-11-06 00:35:10)
![Макс [2]](http://forumavatars.ru/img/avatars/0012/02/20/85-1382198898.jpg "Макс [2]")
